Русский писатель — ничто без родного языка и по определению считается патриотом. При этом литература не может быть учебником жизни для народа и служанкой какой-либо идеологии. О поиске света в мрачных книгах современных авторов, маркировке иноагентов и важности подчиняться закону, даже если не согласен с ним, писатель и ректор Литературного института Алексей Варламов рассказал «Известиям» в Музее-усадьбе Льва Толстого.

— Жюри «Ясной поляны» объявило шорт-лист современной русской прозы. Вы отметили, что, если бы существовал список лучших книг премии за все годы, они бы туда не попали. Почему?

— Это мое мнение, с которым могут не соглашаться другие члены жюри, а также все участники литературного процесса. Мне действительно показалось, что не было таких ярких книг, как, например, прошлогодний роман Леонида Юзефовича «Поход на Бар-Хото». Вот он меня абсолютно поразил. Каждый год не обязательно должен быть урожайным. А литературная премия — это всегда очень субъективная вещь.

— При этом вы выделили два романа — «Запасный выход» Ильи Кочергина и «Трезвый гусар» Ильи Бояшова. Почему?

— У меня ощущение, что мы сегодня живем в неожиданно безумном мире. Когда начался XXI век, третье тысячелетие, то в тот момент казалось, что поумневшее человечество простилось со многими проблемами и болячками, которые сопутствовали нам на протяжении веков. Как вдруг — может быть, после ковида — всеми овладела какая-то потеря здравого смысла. Мне видится сплошная иррациональность в поведении людей в целом, и литература на это остро реагирует.

Поэтому сегодня так много печальных, грустных, пронзительных, надрывных, трагических и болезненных сюжетов. Мир заворожен злом и образом насилия. Бессмысленно обвинять режиссеров и писателей в том, что они так пишут или снимают. Какова жизнь — таково и искусство. Но когда появляются книги, которые этому противостоят и отличаются от общего потока, то они, конечно, обращают на себя внимание. В них торжествует здравый смысл, там добро — это добро, зло — это зло. И мне это симпатично.

— С 1 сентября 2025 года в силу вступили правила по обязательной маркировке книг с упоминанием наркотиков, пропагандой чайлдфри и деятельности иноагентов. Сможет ли книжное сообщество адаптироваться под новые реалии?

— Я думаю, так или иначе сможет. История русской литературы долгая. И 30-летний, ну чуть больше примерно, период, когда царила абсолютная свобода, — это скорее исключение. Сейчас мы в каком-то смысле вернулись в привычное русло. Хорошо это или плохо — посмотрим по результатам. Все-таки, справедливости ради, нельзя сказать, что 30 лет свободы дали нам более прекрасную, интересную и великую литературу.

Может быть, писателям необходимо что-то преодолевать, и взаимодействие с более жесткими условиями работы заставит их быть более изобретательными, находчивыми и оригинальными. Иногда это рождало такие шедевры, как «Мастер и Маргарита», «Котлован», «Чевенгур», «Архипелаг ГУЛАГ», «Колымские рассказы» — можно много чего называть. Но как писатель я совершенно не хочу, чтобы книги мои или моих коллег запрещали, чтобы над нами нависала угроза уголовного наказания за то, что мы написали не так или не о том.

— Литература XX века часто обращалась к темам зависимости, маргинальности и свободы выбора. Не получится ли, что эти обязательные предупреждения превратят классические тексты в подозрительные?

— В это я вообще не верю. Мне кажется, надо совсем потерять здравый смысл, чтобы переписывать литературу прошлого и запрещать классические произведения, видя там якобы пропаганду пьянства, наркомании или бог знает чего, — это просто безумие.

С моей точки зрения, прошлое трогать нельзя. Литература не может быть учебником жизни и служанкой идеологии. Она никогда никого не обслуживает, у нее свой голос. Литература прежде всего говорит о болезнях, проблемах и сложностях.

— Как в Литинституте вы объясняете студентам и молодым авторам, где проходит грань между честным изображением жизни и пропагандой?

— Литинститут — это учебное заведение, в котором работают разные люди с разными взглядами, у каждого может быть своя точка зрения. У нас нет и не было в прошлом какой-то единой идеологической установки. Это традиция института. Кстати, символично, что он находится в усадьбе, в которой родился Александр Иванович Герцен, западник. После рождения Герцена усадьба стала славянофильским гнездом. Там бывали Аксаков, Хомяков, Киреевский, Гоголь — писатели-славянофилы. И тот факт, что в одном месте выросли два дерева русского общественного движения — западники и славянофилы, — очень важен.

В Литературном институте учились писатели-шестидесятники, люди, для которых понятие свободы личности важнее всего, условно Белла Ахмадулина и Евгений Евтушенко. С другой стороны, там были писатели-почвенники, такие как Василий Белов и Николай Рубцов. Мне дороги одновременно и те и другие, потому что все они — это история нашей литературы.

Сегодня мы, безусловно, говорим о разных тенденциях и дорогах в литературе. Ты не обязан идти по пути Солженицына, Шолохова, Фадеева или Пастернака. Тебе может быть ближе кто угодно, это выбор студента. Единственное, на чем я настаиваю, — это наш язык. Мы все на нем пишем. Русский язык — это в каком-то смысле собственность России как огромного культурного и исторического феномена. Мы все — ничто без России, мы все — ничто без русского языка. Мы все — почвенники не в идеологическом смысле этого слова, а скорее в биологическом.

Вот музыкант, мне кажется, может быть космополитом. Музыка — понятие общечеловеческое. А писатель прикован, привязан и связан с языком. Порвать со своим национальным языком — вещь практически невозможная. Может быть, можно назвать Набокова, но это именно исключение.

Писатель ориентируется на язык, а значит, связан со своей страной. Поэтому он по определению патриот, если это слово понимать не в узком смысле, а в широком, как человек своей родины, страны, языка. Эту мысль я всегда пытаюсь донести до студентов. Русский писатель — часть России, исторического пути, пространства и времени, потому что он выбрал себе именно этот род деятельности. Если ты русский писатель, то не можешь стать французским. На каком языке ты пишешь — к той стране ты принадлежишь.

— Как изменились студенты за последнее время?

— Я не смотрю на студентов как на некую общность. Каждый интересен не тем, чем он похож на другого, а тем, чем отличается от него. И задача Литературного института — выявить индивидуальность. В литературе нет хора, ансамбля, оркестра. Литература — это всегда соло. И поэтому важно не как меняются студенты вообще, а как меняется конкретный студент. Например, некоторое время назад у них был очень популярен жанр фэнтези, а сейчас больше внимания к тому, что называется автофикшн. Это, на мой взгляд, все-таки шаг вперед: лучше писать о себе, чем о каких-то вымышленных мирах. Кроме того, мне кажется, в целом повысился уровень письма.

— А как вы относитесь к использованию ИИ в работе писателя?

— Я знаю, что некоторые авторы им пользуются. У меня это вызывает внутренний протест. Мне бы очень не хотелось, чтобы в гуманистическое творчество, каковым является литература, вторгались технологии. Оно должно быть абсолютно свободно от любого вмешательства — государственного, научно-технического — от любого. Человек и его текст.

— В Москве стартует главная городская книжная ярмарка. Цены на продукцию растут с каждым годом, выбор не очень увеличивается. Надо ли вообще читателю туда идти?

— Конечно надо. В России работает много замечательных писателей. Кстати, премия «Ясная Поляна» — классическое свидетельство существования прекрасных книг. И многие из них можно купить на ярмарке. Было бы несправедливо сказать, что наша культура в одночасье оскудела. Сказать, что мне совсем не жалко уехавших, я тоже не могу, потому что среди них есть и хорошие писатели. В конце концов всё рассудит история. Мое отношение к этим событиям заключается в том, что если есть закон, его надо соблюдать. Даже если закон несправедливый — это лучше, чем его отсутствие. Поэтому живем в тех обстоятельствах, которые нам даны, встречаемся с теми писателями, которые здесь живут и работают, а их немало, и находим в их книгах пищу для ума и сердца.

— Статус иноагентов и обязательная маркировка не делают их нерусскими писателями?

— Вычеркнуть из русской литературы не может никто. Русская литература знала времена, когда писателей преследовали. Потом проходит время, а критерием остаются библиотечные полки, где Шолохов стоит рядом с Солженицыным, Булгаков — с Фадеевым, Шукшин — с Довлатовым.

— Роман «Одсун» стал для вас самым дорогим в эмоциональном плане. Правда, что вы вообще не собирались его публиковать?

— Я его писал четыре с лишним года, обычно на романы уходит меньше времени. Для меня это очень важное высказывание. Оно касается истории, современности, сложных социальных, политических, экзистенциальных, психологических вопросов.

Я действительно не решался отдать свою книгу в свет, потому что тогда мне казалось, что она безумно опоздала. Все-таки ключевая тема романа связана с Россией и Украиной. Я написал его до февраля 2022 года. И когда произошли эти события, мне показалось, что тема просто утратила актуальность, ведь история пошла совсем по другому руслу. А потом случайно отправил рукопись по чужому адресу. Ошибся, не на ту кнопку нажал, и мне стало страшно, что она попадет в другие руки. Неизвестно, как ею распорядятся, поэтому следом отправил рукопись в издательство. Собственно, благодаря ошибке «Одсун» и увидел свет.

— Думали ли вы о том, чтобы «Одсун», как и «Душа моя Павел», стал спектаклем или фильмом?

— Вы не найдете ни одного писателя, которому бы этого не хотелось. Но я не уверен, что из романа «Одсун» можно сделать инсценировку. Если бы кто-нибудь взялся за эту идею, я был бы только рад и отдал бы все права. Но это всё очень дорого: спектакль, фильм. Однажды режиссер Владимир Хотиненко хотел снять «Мысленного волка», но всё уперлось в деньги. Пока я занят другой работой — книгой о Пушкине.