В объединенной биографии братьев Валентина Катаева и Евгения Петрова Сергей Беляков ставит в центр внимания общественно-политический и исторический фон, в условиях которого происходила их жизнь (иногда находившаяся на грани жизни и смерти), а также не менее интересную бытовую и денежную сторону успешной карьеры советского писателя. Критик Лидия Маслова рассказывает о книге недели специально для «Известий».

Сергей Беляков«2 брата: Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории»

Москва : Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2025. — 733 с.

В книге «2 брата» вопросов оказывается больше, чем окончательных ответов, которые невозможно получить даже при самом скрупулезном освоении архивов, тем более что не вся документация, могла бы пролить свет на отдельные повороты судеб или мотивы решений Катаева и Петрова, рассекречена. Особое таинство окружает младшего брата, Евгения — отчасти из-за его большей скрытности и сдержанности в дневниковых записях, заметках и воспоминаниях. Об этой загадочности Петрова Беляков осторожно напоминает, в том числе, ссылаясь на дневники Всеволода Иванова: «Драматург Виктор Гусев как-то в разговоре со Всеволодом Ивановым назвал Евгения Петрова человеком загадочным. Это точно подходит Петрову, особенно в последние годы его жизни. В далеком прошлом осталась служба в одесском угрозыске. Для читателей он прежде всего писатель-сатирик, журналист, автор фельетонов и очерков, которые печатаются в «Правде», «Литгазете», «Огоньке», член редколлегии журнала «Крокодил». Но чуть ближе к финалу книги, в подглавке «Кто вы, товарищ Петров?» Беляков дает уже в полный рост развернуться Иванову, для которого, похоже, вся петровская загадочность была шита белыми нитками: «В.Катаев — не столько бесчувственная скотина, сколько испорченный дурак, развращенный другой — очень расчетливой скотиной, своим братом».

Фото: Издательство АСТ Сергей Беляков «2 брата: Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории»

Это наиболее резкое, но одновременно и почти единственное откровенно критическое высказывание в тексте, тогда как автор в целом успешно решает гуманную задачу — оправдать и показать в более симпатичном свете даже ту фигуру, которую многие считали спорной, как Катаев, не пользовавшийся любовью у части современников при жизни и после смерти. Тем не менее сильнейшая сторона Белякова не в красноречии защитника или авторском критическом дискурсе, а в умении работать с источниками. Неутомимо соединяя тексты самих братьев, их окружения, свидетельства других современников эпохи (включая таких суровых авторитетов, как Александр Солженицын), а также заметки и выводы других литературоведов и историков, автор устраивает читателю захватывающий «круиз» по бурному морю советской истории, упомянутому в названии, где удержаться на плаву даже выдающемуся писателю было непросто.

Набор качеств, нужных для выживания в тех исторических эпохах, которые описывает Беляков, в книге проявляется постепенно, но ясно. Одна из фраз, повторяющихся чаще всего, принадлежит Петрову: «В искусстве, как и в любви, нельзя быть осторожным», хотя именно осторожность канатоходца, балансирующего над пропастью, требовалась от советского писателя, шедшего по тонкой грани между необходимостью не скрывать свою оригинальность, присущую таким самоуверенным личностям, как братья Катаевы, и нуждой играть по правилам литературной номенклатуры, соответствовать партийной генеральной линии, менявшейся порой непредсказуемо. Описывая мастерское лавирование, которым занимались в этих экстремальных условиях не только герои книги, но и множество их коллег, сам Беляков временами осторожно ступает по тонкой смысловой грани, пытаясь разъяснить морально-этические нюансы и градации: последовательно называя Катаева конформистом и отмечая его цинизм, он вместе с тем признает, что сервильностью Валентин Петрович, по сути, не страдал, и потому такой упрек не стоит на него вешать.

Иногда выглядит забавно, что «непотопляемость» Катаева, над которым многократно нависала серьёзная угроза не только на фронтах (где он успел сражаться и в рядах белых, и в рядах красных), Беляков на протяжении всего текста объясняет популярной приметой о двух макушках. Он опирается на мемуарную заметку самого Катаева — «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», где писатель как бы хвастает: «Считалось, что две макушки бывают только у редких счастливчиков», и при каждом удобном случае Беляков возвращается к этой примете. «Ну и не забудем, что были у Катаева-старшего две макушки — признак везучего, счастливого человека», — вновь подчеркивает автор, рассказывая об окончании 1930-х, когда Катаеву чуть не припомнили случай с приказом, отданным им как командиром батареи в Красной армии, о сдаче своих солдат.

Следует отметить, что Беляков опирается не только на суеверные объяснения, но и на более объективные факты: оба героя пользовались благоволением одного из самых страшных, по его мнению, людей сталинской эпохи — Льва Мехлиса, организатора репрессий в РККА, а затем редактора «Правды», где Ильф и Петров работали довольно успешно и даже совершили, фактически по заданию Сталина, дорогую и плодотворную поездку за океан, вылившуюся в книгу «Одноэтажная Америка». Такая встроенность в номенклатуру, иногда граничащая с вниманием власти, плохо сочетается с ощущением свободы, ради которого многие поколения читателей любят «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Беляков остро чувствует этот когнитивный диссонанс («Как хотелось видеть любимых авторов любимых книг идейно близкими, этакими диссидентами, оппозиционерами, вольнодумцами!»), в том числе описывая вынужденные «некрасивые поступки» обоих братьев, хотя трудно назвать таких поступков тех советских писателей, кто совсем их не совершал, предпочитая до последнего уклоняться, но всё же в итоге подписывая коллективные письма или выступая на показательных собраниях и заседаниях (к примеру, в процессе над правыми троцкистами).

Фото: РИА Новости Писатель Евгений Петров

Подводя итоги различий между Катаевым и Петровым и пытаясь в какой-то мере реабилитировать их перед читателями и будто бы перед высшим судом, Беляков обращается в подглавке «Черный лебедь, белый лебедь», где спорит с художником Борисом Ефимовым, когда тот писал: «Как несправедливо и капризно разделила между ними природа (или Бог) человеческие качества. Почему выдающийся талант писателя был почти целиком отдан Валентину Петровичу, а такие ценные черты, как подлинная порядочность, корректность, уважение к людям, целиком остались у Евгения?» Удивляясь этой известной формуле, Беляков напоминает о художественных достоинствах книг, созданных Петровым в соавторстве с Ильфом, а затем переходит к тонким размышлениям, что в отношении Валентина Петровича следовало бы разграничивать корректность (которая у него не была в избытке) и порядочность, требовавшую в те времена мужества. Ее, по мнению Белякова, демонстрирует дружба Катаева с Осипом Мандельштамом, которого Катаев поддерживал и морально, и материально, да и вообще помогал многим, пусть и выборочно, руководствуясь собственными внутренними критериями: «...как не заметить, что Катаев принципиально заступается за людей талантливых, гениальных — за Стенича, Мандельштама, Заболоцкого. Заступается безуспешно, рискуя своей репутацией советского, лояльного большевикам писателя. Гений достоин того, чтобы ради него рискнуть. Но только гений».