В своей книге «Искусство Апокалипсиса» Елена Матвеева исследует знаменитое Откровение Иоанна Богослова — пророчество о грядущем конце света, созданное в конце I века н. э. и ставшее одной из самых часто иллюстрируемых библейских книг. Автор рассматривает этот текст как неисчерпаемый источник творчества для европейских и русских мастеров. Обзор издания представляет критик Лидия Маслова в рубрике «Книга недели» для «Известий».
Елена Матвеева «Искусство Апокалипсиса»М.: Манн, Иванов и Фербер, 2025. — 368 стр.
В своем визуальном исследовании образов Апокалипсиса Матвеева начинает с истоков христианства, где эсхатологические мотивы проявились уже в первых изображениях Христа, связанных с ветхозаветными пророчествами. Завершает же книгу XX веком, когда Василий Кандинский, основоположник русского абстракционизма, переосмыслил библейскую иконографию, заменив традиционного четвертого всадника — Смерть на бледном коне — на более оптимистичного Синего всадника.
Большинство художников и архитекторов, представленных в издании, не позволяли себе подобных вольностей. Однако за два тысячелетия существования апокалиптических сюжетов в культуре многие символы и идеи, заложенные в Откровении, претерпели изменения и утратили сакральный смысл. Об этом Матвеева рассуждает в первой главе: «С секуляризацией общества христианская суть текста постепенно забывалась, тогда как яркие и выразительные образы — "Альфа и Омега", "книга за семью печатями", "чаши гнева", "вавилонская блудница" — прочно вошли в повседневный язык, часто теряя первоначальное значение». Многочисленные примеры иллюстраций из храмовых росписей, средневековых рукописей и картин, а также цитаты из самого Откровения помогают восстановить подлинный смысл видений Иоанна Богослова о Втором пришествии, Страшном суде и финальной битве добра со злом.
Фото: издательство «МИФ»
Елена Матвеева «Искусство Апокалипсиса»
Помимо глубокого искусствоведческого анализа, книга затрагивает философско-психологические аспекты восприятия конца света. Матвеева прослеживает, как из радостного события, сулящего вознаграждение праведникам (как его видели ранние христиане), Апокалипсис превратился в пугающий образ вселенской катастрофы: «Чем благополучнее становилась жизнь, тем страшнее представлялась людям гибель мира». Автор предлагает вернуться к изначальному, более спокойному отношению к эсхатологии, напоминая, что для праведников Страшный суд — не угроза, а надежда на вечное Царство Божие, избавляющее от земных страданий.
Один из ключевых мотивов — разделение человечества на праведников и грешников — дарит зрителю, созерцающему церковные фрески, надежду на спасение. Исключением стал Иероним Босх, чьи мрачные видения (рассматриваемые в главе о Ренессансе) почти не оставляют места для оптимизма. Как отмечает Матвеева, Босх, несмотря на эпоху Возрождения, оставался средневековым художником в душе: «В его работах нет места Небесному Иерусалиму — только бесконечный ад для погрязшего в грехах человечества».
Однако большинство мастеров, вдохновлявшихся Апокалипсисом, стремились не запугать, а вдохновить зрителя на нравственное совершенствование. Особенно это проявлялось в оформлении баптистериев, таких как знаменитый Неонианский баптистерий в Равенне (V век), где через крещение человек мог обрести надежду на спасение.
Яркий пример оптимистичного прочтения апокалиптических тем — фреска Микеланджело в Сикстинской капелле. Матвеева называет ее «живописным реквиемом» и подчеркивает, что главная идея «Страшного суда» — не наказание, а искупление. Христос у Микеланджело одновременно суров и милосерден, а сама композиция, созданная в эпоху Реформации и после разграбления Рима, отражает борьбу человечества за спасение.
Отдельная глава посвящена русской традиции, где эсхатология носила более возвышенный характер. В древнерусских иконах Страшного суда акцент делался на воздаянии праведникам, а сам конец света воспринимался не как катастрофа, а как переход к вечному блаженству.
Книга Матвеевой — это не только путешествие по истории искусства, но и размышление о том, как менялось человеческое восприятие вечных тем.