Режиссура — это свобода, считает народный артист России Андрей Житинкин. Сам он начинал со скандальных и провокационных постановок, а теперь считается одним из немногих специалистов в классике. Его кредо — не отказывать признанным мэтрам в ролях. Он ставил для Юрия Яковлева, Георгия Жженова, Людмилы Касаткиной, Элины Быстрицкой, Веры Васильевой, Ольги Аросевой, Любови Полищук, Людмилы Гурченко. Часто так получалось, что это оказывались последние спектакли звезд. Но этого могло бы не случиться, если бы охранник Шеварднадзе не взял его на прицел и тем не изменил судьбу Андрея Альбертовича. 18 ноября режиссер отметит 65-летний юбилей. А накануне Андрей Житинкин дал интервью «Известиям».
«Я последний ученик Евгения Рубеновича Симонова»— Артисты говорят: чтобы стать звездой, таланта недостаточно. Нужно еще везение или чудо. Вы пошли иным путем: получили два красных диплома как актер и режиссер, не надеясь на чудо. Что в вашем случае сыграло судьбоносную роль?
— Начало — самое главное. Когда я поступал, никто не верил, что можно сразу, с ходу попасть на актерский в Щукинский институт. Среди абитуриентов — дочь главного режиссера Театра Вахтангова Оля Симонова, сыновья Яковлева, Дворжецкого. Многие поступают годами. А тут я сразу попадаю на звездный курс.
Случай играет важную роль. Евгений Рубенович Симонов, тогдашний главреж Театра Вахтангова, ставил на нашем курсе дипломный спектакль «Сенсация». Я играл Мистера Пинкуса, такого светлого юношу, вроде князя Мышкина. По сюжету он несет помилование осужденного, а мэр и продажный прокурор, Дворжецкий с Князевым, обманывают его. Короче, Пинкус опаздывает с помилованием, человека казнят. Чтобы решить эту сцену, Симонов придумал режиссерский ход: я опаздываю, потому что иду по центральному проходу зрительного зала в Театре Вахтангова и с каждым зрителем здороваюсь за руку. Это, надо признаться, испытание для актера.
И вот я иду с этим помилованием, протягиваю руку зрителям, как вдруг вижу: человек выхватывает пистолет и целится в меня. Оказывается, это охранник Эдуарда Шеварднадзе (на тот момент первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР. — «Известия»). Я просто заплакал, настолько это было страшно. Но по роли ложилось хорошо. Пинкус не донес помилование, он расстроен.
И после этого Симонов вызвал меня и говорит: «Ты очень хороший актер, Андрей. Но, видишь ли, я набираю последний режиссерский курс. И хочу тебя взять. Ты характерный актер, не герой, который нужен всегда. Посмотри, сколько в фойе портретов народных и заслуженных висит. Пока получишь роли, ты уже будешь стариком».
— Он имел в виду, что конкуренция велика.
— Да. А режиссура — это свобода. Это был шанс, чудо. И я говорю: «Да!» Хотя, конечно, хотелось быть актером, сниматься. Но я сделал выбор, и чудо стало продолжаться.
Я учился десять лет! Актерский факультет — четыре года, а еще шесть — режиссура. Бабушки на вахте Щукинского института считали, что Житинкин — вечный студент. Представляете, наш курс из пяти студентов учили пять педагогов. А когда я получил красный диплом, оказалось, что я последний ученик Евгения Рубеновича Симонова. Все разъехались по миру: в Прибалтику, в Израиль, в Канаду, в Америку. Симонов был расстроен, потому что в итоге все они оставили профессию.
Как-то я встретил его на остановке. И он очень грустно сказал: «Ну вот, никого нет, только ты». Надо было поднять ему настроение, говорю: «Зато они напишут о вас книги на разных языках». Ему это понравилось.
Фото: АСТ Книга Андрея Житинкина «Приключения режиссера»— Вы тоже пишете книги.
— Да. Кстати, после этого я стал записывать закулисные истории, потому что понял: если не запишу, зритель никогда это не узнает. Я очень доброжелательно пишу обо всех самых сложных актерах. Уж с кем я только ни работал: Юрий Яковлев, Георгий Жженов, Людмила Касаткина, Элина Быстрицкая, Вера Васильева, Ольга Аросева, Любовь Полищук. А еще Людмила Гурченко, для которой я поставил четыре проекта. Часто так получалось, что ставил для мэтров последние спектакли.
Сережа Безруков был моим талисманом в «Табакерке»— Некоторые думают, что вы ставите только для народных. А как же ставка на молодежь?
— Не только для мэтров. Сережа Безруков был моим талисманом в «Табакерке». Когда он начинал, я предложил ему главную роль в спектакле «Псих». А потом он стал играть во всех моих постановках: «Старый квартал» Уильямса, «Признание авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна.
А еще из нынешних звезд — Саша Домогаров, Дмитрий Дюжев, Саша Балуев. А некоторых с нами уже нет — Настя Заворотнюк, Дима Марьянов, Женя Добровольская. Иногда обывателям кажется, что артисты не очень здоровы. Но они не задумываются, что расшатывание собственной нервной системы — это залог профессии. Чем лабильнее актер, чем ближе у него слезы, смех, тем лучше.
— Паузы в работе страшны?
— Народная артистка СССР Элина Быстрицкая десять лет не имела новой роли в Малом театре, пока я не придумал «Любовный круг», где она играла с Борисом Клюевым и Василием Бочкаревым. Все говорили, какой страшный характер у нее. Меня пугали. Даже был тотализатор в актерском буфете. Ставили, выпустит Житинкин премьеру или нет. А я выпустил.
Когда я увидел Элину Авраамовну с двумя маленькими собачками, понял, что она очень одинока. Ближе этих существ у нее не было. Когда она с ними общалась, у нее менялся тембр голоса, она смеялась, могла быть нелепой. Она брала собак в буфет, кормила их. А на репетиции они забирались под стол и не издавали ни звука.
Конечно, она выстраивала дистанцию, сама срежиссировала собственную жизнь, посвятив ее профессии. У нее не было детей. Мы даже не можем представить, сколько слез она выплакала в подушку. Но слабой Элину Быстрицкую мы не знаем, потому что она всегда была кремень.
Кто-то говорит, ну, Житинкин, как всегда, взял звезду. Нет. У меня суеверный страх. А если эта его мечта сыграть на сцене вновь не сбудется? Если не успеет? Так часто бывало. Поэтому я никогда не отказывал народным артистам в спектакле.
— Вы поставили последний спектакль для народного артиста России Бориса Клюева. Когда у него обнаружили онкологию, он не стал скрывать свой диагноз. В интервью «Известиям» спокойно рассказывал об этом. А как он коллегам объяснял свою откровенность?
— Он был артист с большой буквы. Как-то сказал: «Понимаешь, Андрей, это еще одна роль. Я вселяю надежду во многих. Знаю, некоторые скрывают. Это неправильно. Своим примером показываю, как надо держаться». И, кстати, он на полную катушку жил до последнего дня.
Он купил новую квартиру в Ялте, навороченный джип — мечта жизни. Ему запрещали летать, а он летал куда хотел: Италия, Германия. И говорил: «Я буду живым до последнего дня, не изменяя себе».
Борис Клюев до последних дней работал, играл Арбенина в «Маскараде», репетировал Рузвельта в моей постановке «Большая тройка (Ялта-45)». Но не успел сыграть премьеру.
«Всеволод Якут, народный артист СССР, умер на Свободной сцене»— Есть миф, что артисты мечтают умереть на сцене. С вами такая история произошла наяву. Всеволод Якут умер на премьере поставленного вами спектакля «Калигула».
— Да, это было в Ермоловском театре.
— Как пережить такую трагедию, не спиться, не уйти из профессии?
— Когда мы выпускали «Калигулу», ничего не предвещало беды. Мастодонт, народный артист СССР, лауреат Сталинских премий Всеволод Якут сам захотел сыграть управителя дворца. Ему было интересно, что делают молодые. Придумал, что будет играть маразматика.
Мы сыграли премьеру, закрылся занавес. Принесли шампанское. Всеволод Семенович поднял бокал, желает всем удачи, здоровья и уходит в кулису. Вдруг мы слышим какой-то странный звук, будто что-то мягкое падает. Подумали, он споткнулся или это розыгрыш. Но нет…
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Адольф Горнштейн Всеволод Якут, советский актер театра и кино, режиссер эстрадыЭто грандиозная трагедия, шок. Приехали скорая, милиция. Я помню, какой-то молоденький лейтенант школьным почерком писал: «Всеволод Якут, народный артист СССР, умер на Свободной сцене» (одна из сцен Театра имени Ермоловой. — «Известия»). Это же метафора.
— Сплетни пошли?
— Безусловно. Чего только ни говорили. Казалось, надо уходить из профессии, настолько мощно попала трагедия в сердце. У меня была истерика в театре. Потом я понял, что жизнь на этом не заканчивается.
Как-то встретил Сашу Пашутина. Спросил, не боится ли он после такой истории сыграть управителя дворца в «Калигуле». «Я спортсмен, у меня другая психология. Только давайте вымараем из роли слово «смерть», — попросил Пашутин. По пьесе герой Якута говорил: «Здесь пахнет смертью». Мы вымарали. И через год спектакль вернулся. Играли его 17 лет. Я уже давно работал штатным режиссером в Театре Моссовета. А он всё шел, шел.
— Почему актеры так хотят умереть на сцене?
— Это очень старая история, идущая еще из Средневековья. Тогда смерть на сцене считали залогом того, что актеры попадают в рай. Да и в памяти зрителей они остаются намного дольше.
В 1982 году я был на том спектакле в Рижском театре оперы и балета, на котором ушел из жизни Андрей Миронов. Он ведь всё доиграл до конца, потом упал и сказал Ольге Аросевой: «Матушка, прощай». Это реплика по роли. А финальный монолог Фигаро он договорил на коленях у Александра Ширвиндта в машине скорой помощи.
Андрей Миронов — это уже миф. Вместе с артистом ушел со сцены и спектакль. Андрея Миронова похоронили в костюме Фигаро. Всё, точка.
«Сейчас молодым режиссерам очень сложно заявить о себе»— Сегодня кадровый кризис в театре. Прижился метод управления «слияние и поглощение», когда одному худруку отдают в управление по два, а то и три театра. И если поначалу были протесты и возмущения, теперь метод работы хозяйственников никто не обсуждает. Как вам кажется, эффективно ли вмешательство экономики в искусство?
— Это большая проблема. В Конституции записано, что нет цензуры, и это правильно. Есть самоцензура режиссера. Он волен сам себя в чем-то ограничивать. Но появилась экономическая цензура. Потому что сейчас всё просчитывают продюсер или директор. Конечно, той свободы самовыражения у режиссера нет. Стали пропадать индивидуальности. Вы посмотрите: скамейка запасных очень маленькая.
— Ее нет.
— Когда-то в Москве глаза разбегались, куда пойти. У Любимова на Таганке своя эстетика, Эфроса обязательно надо посмотреть, к Захарову в «Ленком» — бегом. А еще были Плучек, Гончаров. В Петербурге — Товстоногов, Додин. Титаны режиссуры, непохожие друг на друга. Это главное, что просил Станиславский, придумавший профессию режиссера. Театр — это авторский мир. Ни в коем случае не надо смешивать индивидуальности.
Сейчас в Москве все театры стали похожи. Модель руководства продюсерская. Все считают деньги. Не очень доверяют молодым. Вдруг провалятся, а театр потратил деньги. Сейчас молодым очень сложно заявить о себе. Но есть надежда, что следующая волна будет режиссерская.
— Когда она будет?
— Когда в театре устанут от мультимедиа, от экранов, от маленьких микрофонов у артистов. Кстати, перемены наметились после пандемии. Залы полны.
— Подзвучка в театре, по-моему, позор.
— В Малом театре никаких микрофонов нет. Дикция, замечательный русский язык, всё слышно. Подлинные эмоции, никаких эрзацев, никаких компьютерных чудес. Чудеса прекрасны в кино, для аттракциона это хорошо. Но заменить актера на сцене аватаром — бред собачий. Пропадает смысл природы театра — здесь, сейчас, именно для вас.
Я призываю зрителей, прежде чем идти на спектакль, посмотрите, кто режиссер и на визуальный ряд к постановке.
— Почему?
— Для семьи пойти в театр — большая статья расходов в бюджете. Когда они приходят на «Горе от ума», а там Чацкий в джинсах и вместо декорации — дрын в поле, зрители ничего не понимают. Картинка должна быть точной. Поэтому в свои постановки я приглашаю выдающихся художников. Костюмы мне делал Слава Зайцев, сценографию — Сергей Бархин.
Юрий Соломин всегда говорил: «Мы должны понимать, за что мы берем деньги». Не только актерские затраты, но и постановочная часть должна соответствовать запросу.
— А как же новации?
— Новации возможны, но на экспериментальной площадке, в подвальчике, в студии. Марк Захаров когда-то сказал по поводу эксперимента: «Ну давайте уже в лифте, что ли, играть?» Некоторые режиссеры оправдываются, что это для избранного зрителя. Замечательно, но учредитель, Министерство культуры или департамент культуры, финансируя театр, имеет право спросить, на что потрачены деньги. Если это эксперимент — за свои деньги. Хочешь играть в бане — пожалуйста. Один раз посмотрят и не придут больше.
— Творцы порой считают, что над ними довлеют ограничения со стороны государства. Того, сего нельзя. А может, это разговор в пользу бедных, и у художников просто недостаточно выразительных средств?
— Для нас важно, чтобы театр хоть что-то менял в жизни человека, потому что нравственность истончается. Стало сложно говорить о каких-то истинных вещах и о совести.
Сколько бы новаций ни было, никто не отменял актерское проживание. Я запретил Василию Бочкареву, Владимиру Носику и Валерию Афанасьеву гримироваться для «Большой тройки». Мы не копируем Сталина, Рузвельта и Черчилля. Но мотивацию, психологическую схватку мировых лидеров в Ялте они играют замечательно.
Маргарита Терехова, например, почти не использовала грим. Зрители видели ее роскошные волосы, слышали ее дыхание и следили за событиями, от которых она становилась то белой, как полотно, то вдруг краснела. Это магия.
— Вы сейчас сконцентрировались на классике. Но в 1990-х вас считали главным скандалистом в театре. Вы отрицали все догмы. На вашей постановке «Игра в жмурики» зазвучала ненормативная лексика.
— Это был лексический эксперимент. Сделали спектакль, и тему с обсценной лексикой я закрыл. Молодому режиссеру надо как-то привлечь внимание и заявить о себе. Парижский эмигрант Михаил Волохов показал мне пьесу «Игра в жмурики», где двое вохровцев сидят в морге и, чтобы не замерзнуть, выпивают. Между ними жесткий поединок. Понятно, что в данных обстоятельствах герои говорят не на литературном русском. Андрей Соколов и Сергей Чонишвили не побоялись сломать стереотип. Это очень агрессивная история. Поначалу зрители вздрагивали. Но я был абсолютно честен с ними. Перед началом я выходил на сцену и предупреждал о нецензурной лексике. Предлагал вывести детей. Спектакль строго для зрителей 18+. Сначала все хохотали, а потом кто-то направлялся к выходу. Но тот, кто оставался, на 12-й минуте уже забывал про эту лексику. Всё было очень узнаваемо. Некоторые даже плакали в финале.
Любой психиатр вам скажет: если утюг упал на ногу, лучше сказать это слово, нежели хранить на сердце, иначе будет инфаркт. Это энергетически заряженные слова.
Конечно, режиссер тоже эволюционирует. Как только меня ни называли: модный, скандальный, эпатажный, плейбой. Потом вдруг стали говорить, ну, парадоксальный. А теперь у меня классический период.
«Татьяна Доронина — президент в изгнании»— Худрук Малого театра народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин неоднократно ходил в Министерство культуры с заявкой на съемки фильма по Чехову. Но ему всё время отказывали и не давали деньги. Он так и умер, не дождавшись поддержки государства.
— То, что не дали деньги Юрию Соломину на фильм о Чехове, и есть экономическая цензура. Объясню мотивацию чиновников. Они посмотрели: человек в возрасте, Чехов — это камерная история. Кто это будет смотреть? Где касса? И всё. А может быть, это было бы откровение. Вот трагедия артиста, который всю жизнь мечтает что-то сыграть, и это не осуществляется. Это шрам на сердце.
— Недавно в многострадальный МХАТ имени Горького назначили нового директора. При каких условиях в театр может вернуться зритель?
— Мне кажется, что все беды «женского МХАТа», как принято в народе его называть (при разделе МХАТа часть труппы осталась с Олегом Ефремовым, а вторая ушла за Татьяной Дорониной. — «Известия»), начались с того, когда вдруг там возобладала коммерческая модель управления. Сейчас принято решение назначить кризисного менеджера, директора, но только чтобы он не ставил спектакль и не вмешивался в творчество. Спасти МХАТ может только творческий лидер, который бы не занимался экономикой. Тогда есть шанс на какое-то возрождение.
— Народную артистку СССР Татьяну Доронину сделали президентом театра, но по факту вывели из руководства. В итоге никто о ней ничего не знает. Время легенд прошло?
— Если вы думаете, что Татьяна Васильевна не в курсе того, что творится в театре, это не так. Даже на дистанции она всё знает. Татьяна Доронина — президент в изгнании. Она переживает до сих пор. Когда она написала письмо президенту, кто-то говорил: это фальшивка, подделали. Нет, это не фальшивка. Этот листок, который она ему вручила лично, был потрясением. Я сразу, когда увидел фотографию этих каракулей, понял: это она. Она спасала театр от коммерции, от того, что вдруг шоубиз выступает на сцене ее театра. Мог ли Константин Сергеевич Станиславский представить такое себе? Да никогда в жизни! Зачем приглашать медийное лицо, если есть свои хорошие, прекрасные актеры? Только ради кассы.
Другое дело, что, конечно, уходит время, уходит здоровье, уходят силы. Она не смогла бы руководить. Но она сделала самое главное — привлекла внимание. И это был скандал, взрыв.