Детский музыкальный театр имени Н.И. Сац представил обновленную Большую сцену и анонсировал первую постановку на ней — оперу Михаила Глинки «Руслан и Людмила». В это же время в Москве стартовал X фестиваль музыкальных театров России «Видеть музыку», который инициирован художественным руководителем театра, режиссером и главой Ассоциации музыкальных театров России Георгием Исаакяном. Народный артист России поделился подробностями о двух значимых проектах в интервью «Известиям».
«Визуальные стандарты зрителей претерпевают изменения»— Что собой представляет обновленная Большая сцена театра им. Н.И. Сац? Почему для вас была важна эта реконструкция?
— Когда Наталья Ильинична Сац основала этот уникальный театр в 1970-х годах, он был одним из самых технически оснащенных в Европе. С тех пор прошло более 40 лет, а оборудование не просто устарело, оно стало работать с перебоями. За эти годы изменились поколения техники и подходы к спектаклям. Другие коллективы уже обновлялись и осваивали современные технические средства, создавали новые пространства, тогда как мы немного отставали. Благодаря четырем годам реконструкции мы вернулись на уровень ведущих оперных театров Москвы.
— Какое значение это имеет для зрителей, кроме устранения технических неполадок? Означает ли это появление каких-то принципиально новых возможностей?
— Это дает новое качество в световом, звуковом и техническом оснащении сцены. Сейчас вся техника управляется компьютерами, в отличие от моей юности, когда всё делалось вручную и на аналоговом оборудовании. Хотя мне нравится этот «ламповый» теплый театр, очевидно, что время идёт вперед. Поврежденная декорация или несвоевременная смена света теперь воспринимаются зрителем как серьезная ошибка, а не милый огрех.
Таким образом, мы переходим на новый уровень технического оснащения.
— Что бы вы выделили в качестве главного обновления?
— Главным изменением стала радикально преобразованная оркестровая яма: она теперь вдвое больше, включает три площадки с барьерами и откидными рядами для зрителей. Соответственно, в зависимости от постановки, конфигурация зала оптимизируется. Для камерных оркестров используется малая яма и увеличенное количество мест для зрителей, а для масштабных произведений Прокофьева, Римского-Корсакова или Стравинского занята вся большая яма, что обеспечивает правильное звуковое восприятие без компромиссов.
— Что изменилось в визуальном плане?
— В зале появилось много деревянных элементов. Некоторые зоны рядом со сценой покрыты темной краской, чтобы исключить отражения и блики. Много мелких изменений, которые в совокупности кардинально повышают качество спектаклей. Хотя я люблю минималистичный театр с двумя актерами и пустой сценой, понимаю, что театральное искусство должно быть многогранным. Сейчас у нас больше возможностей для разных форматов.
Это может показаться самонадеянным, но я считаю себя изобретательным режиссером. Да и в самых тяжелых условиях всегда нахожу способ создавать маленькие театральные чудеса. Ведь театр — это не кино с CGI и точным компьютерным расчетом кадров. Это архаичное, наивное искусство, основанное на живом общении. Но если дают дополнительные технические средства — от полетов сцены XIX века до современных световых приборов XXI века — можно использовать их. Для режиссера это не принципиально, но для меня как человека, который понимает, что зритель меняет визуальные предпочтения, это важно.
«Наша страна проявляет удивительную изобретательность»— Ремонт проходил в сложных условиях. Как удалось решить проблемы с поставками западного оборудования, дороговизной или дефицитом деталей? Многие театры в 2022 году столкнулись с отсутствием доступа к зарубежной технике и специалистам.
— Россия очень изобретательна и нашла способы обходить трудности и решать проблемы. Часть техники для нас была закуплена заблаговременно и хранилась на складе, ожидая реконструкции. Некоторые позиции заменены на более доступные аналоги.
Я знаю, что некоторые театры испытывают проблемы, когда техника заблокирована дистанционно или её не обслуживают без зарубежных экспертов. Из-за замены на более понятные и удобные решения, возможно, в чем-то мы даже выигрываем. Но в целом компромиссов по технической части, включая сложную сценическую машинерию, компьютерное управление, свет и звук, у нас нет. Всё будет работать и звучать именно так, как задумано.
— С учетом вашего опыта как руководителя театра и Ассоциации музыкальных театров, можно ли сказать, что страна справляется с проблемой отсутствия поставок и приезда зарубежных специалистов?
— Я бы сказал, что трудности решаются локально, тупиковых ситуаций почти не бывает. Мы народ, который привык выживать даже в самых тяжелых условиях. Мы люди, которые раньше стирали полиэтиленовые пакеты вручную — нас трудно сломать. Кроме того, театр сохраняет архаичную природу искусства, где главное — человек. Хоть в Древней Греции, хоть сейчас или через столетия на другой планете — это неизменно.
Дополнительно можно использовать технологии, но их наличие или отсутствие не критично. Это главный отличительный признак театра от остальных видов искусства, где оборудование имеет ключевое значение. Мы выступаем на сценах с разным качеством, от сельских клубов до Кремлевского дворца, и всегда адаптируемся. Театр — это текучее искусство, подстраивающееся под форму, в которую попадает.
«ИИ не способен придумать что-то по-настоящему оригинальное»— Существуют ли технологии, которые могут качественно изменить театральное искусство, добавив новые возможности, не разрушая традиции? Например, в вашем спектакле "Любовь к трем Цукербринам" используется дополненная реальность и айпады.
— Да, это те самые дополнительные возможности — бонусы. Я могу представить этот спектакль и без айпадов, ведь многие элементы построены на игре между реальным и воображаемым. Аналогично в постановке «ОНА» использование умного звука и наушников для каждого зрителя создает ощущение личной связи с искусственным интеллектом. Этот технологический прием поддерживает идею спектакля, но постановка по-прежнему возможна без него. Это не основа театра.
— Что же тогда является сущностью театра?
— Театр делают люди, их образование и воспитание. Я продолжаю преподавать, потому что именно человек генерирует идеи. Множество опасений по поводу замены творцов искусственным интеллектом я воспринимаю с улыбкой. Есть профессии, заменяемые ИИ, а вот творческие профессии — те, что требуют создания, — ему неподвластны. ИИ не способен спродюсировать спектакль или поставить его.
Обратите внимание: учебный процесс в театральном образовании строго иерархичен и сохраняется веками. Мы по-прежнему практикуем систему Станиславского, созданную сто лет назад.
— А вы лично задумывались о применении ИИ в режиссерской деятельности?
— На самом деле это уже происходит без нашего участия, порой даже в негативном ключе. В некоторых театрах появились скандалы, когда художественные эскизы, представленные на худсоветах, создавались не художниками, а ИИ. Это нечестно. Хотя многие дизайнеры активно используют нейросети, возникает вопрос об авторском начале и оригинальности творений, ведь ИИ лишь перерабатывает чужие идеи. Можно попросить ИИ сделать декорацию в стиле Малевича, но оригинал создал Малевич. ИИ не сможет изобрести что-то по-настоящему новое, он просто «зависнет». Оригинальность относительно чего?
«Множество театров устремились к рукодельным мюзиклам»— В этом году прошел юбилейный, десятый фестиваль «Видеть музыку». Какие главные тенденции в музыкальном театре вы можете выделить на данный момент?
— Я вижу две основные тенденции. Первая — большое количество театров бросились на производство рукодельных мюзиклов, часто сомнительного качества. Государство стимулирует выход на рынок, предлагает зарабатывать деньги, и многие поддаются этому давлению.
Самый простой коммерческий успех дают простая, легкая музыка и простой текст. Лучше, если название связано с школьной программой по литературе — тогда спектакль посетит много классов. Никого не волнует, что при этом великое произведение дискредитируется поделкой. Меня это огорчает. Хотя, конечно, бывают и глубокие мюзиклы — их немного, буквально по пальцам.
— Получается, всё плохо?
— Нет, есть и вторая линия — прямо противоположная. На последних трех фестивалях я заметил, что многие театры обратились к серьезной классике: на этот фестиваль планируются «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова, «Орлеанская дева» Чайковского — это редкие постановки даже для Москвы и Петербурга! Также популярен новаторский подход с современной музыкой, экспериментальной сценографией и хореографией, и всё это в регионах. Нет единого тренда — коммерция и серьезное искусство развиваются параллельно.
— Какая ситуация с музыкальным театром в регионах — позитивная или мрачная?
— Она сильно различается. Главная проблема всех регионов — кадровая недостаточность. Чтобы поддерживать такое количество музыкальных театров в стране, нужно примерно в десять раз больше учебных заведений всех направлений — музыкальных, театральных, хореографических, художественных. Школы, училища и вузы должны ежегодно выпускать специалистов для десятков театров.
— Но у нас немало консерваторий, академий и колледжей, не говоря про школы искусств.
— Вопрос не в зданиях, а в количестве педагогов и студентов. К сожалению, некоторые учебные заведения перепрофилируются: открывают множество эстрадных отделений, особенно в национальных республиках акцентируют внимание на народной музыке. Хотя это хорошо, нельзя допускать вытеснение академических дисциплин. Иначе некому будет работать в оркестрах, петь и ставить спектакли.
«Индия для нас пока незнакомая территория»— В год юбилея театра планируются ли масштабные зарубежные гастроли?
— Ведем переговоры по нескольким направлениям. У нас хорошие отношения с Узбекистаном, где хотят пригласить нас с туром в несколько городов. Недавно в Самарканде открылся современный оперный театр. Также налаживаем сотрудничество с Беларусью: наш главный дирижер работает одновременно в Большом театре Минска, и опыт выступлений там оказался успешным. Пока переговоры продолжаются, но скоро будет ясно.
— А что насчет Китая, Индии, Ближнего Востока?
— Индия для нас пока неизвестна, не понимаем, как там работать. Китай — более понятный рынок, я ездил туда в прошлом году, знакомил китайских продюсеров с Ассоциацией музыкальных театров и нашими коллективами. Это сложный и закрытый рынок, где решения принимают немногие. По Ближнему Востоку у нас были до нынешних событий успешные гастроли в Дубайской королевской опере — технике соответствует последнему слову. Сейчас ведутся переговоры с театрами нескольких ближневосточных монархий.
— Считаете ли вы это направление перспективным для русского музыкального театра?
— Сейчас в мире есть сложная фаза переосмысления и переформатирования, и не только у нас. Всё быстро меняется. Направления, которые еще 5 лет назад казались естественными и привлекательными, теперь теряют актуальность, и наоборот. Например, 20 лет назад мы не ожидали появления множества оперных театров на Ближнем Востоке — теперь это огромный рынок. Но вопрос, насколько долго они будут существовать и появится ли там регулярная публика. Китайский зритель существенно отличается от российского, европейского или американского. Всё это поднимает более широкий вопрос о том, каким будет мир через 5–10 лет, и никто не может дать точный ответ.